Автор: Эдвард Лукас, внештатный научный сотрудник Центра анализа европейской политики (CEPA).
Что побудило российского президента Владимира Путина вторгнуться на Украину? Является ли это частью более широкой войны с Западом — что бы ни подразумевалось под этим словом сегодня? И как именно Россия ведёт этот конфликт? Новы ли её стратегия и тактика, или они уходят корнями в советское и царское прошлое? И, возможно, самое важное: почему так мало наших мнимых экспертов смогли предсказать происходящее? Это не академический вопрос для кабинетных теоретиков международных отношений. Более миллиона потерь среди украинских и российских военных — не говоря уже о гражданских, убитых, раненых, травмированных и потерявших близких — стали ценой крупнейшего провала европейской политики безопасности со времён 1930-х годов.
Ответы на эти вопросы будут определять облик мира на долгие годы, однако они по-прежнему вызывают споры. Реалисты в теории международных отношений, такие как Джон Миршаймер, утверждают, что у России нет большого замысла — она лишь реагирует на провокации, прежде всего на расширение НАТО. Целая группа авторитетных фигур внешней политики, включая бывшего британского посла в Москве сэра Тони Брентона, уверяет, что война ограничена территорией Украины и Россия не собирается атаковать НАТО. Даже те, кто признаёт, что Москва ведёт некое наступление против Европы и Северной Америки — используя коктейль грязных методов, включающий вмешательство в выборы, дроны, саботаж, убийства и прочие пакости, — расходятся во мнениях, идёт ли речь о новом типе войны и чего именно Россия стремится добиться.
К счастью для тех, у кого найдётся немного свободного времени, целая плеяда новых книг — от академических исследований до личных рассказов — предлагает ответы на все эти вопросы. Я прочитал их, чтобы вам не пришлось.
Самая легко читаемая из них — «Моя Россия: что я увидела внутри Кремля» (My Russia: What I Saw Inside the Kremlin) ветерана CNN Джилл Доэрти, в карьере которой были (или не были) такие яркие моменты, как поцелуй с Путиным — против её воли и к её удивлению. Книга начинается с её подросткового увлечения русским языком и культурой и завершается полномасштабным вторжением России в Украину, когда она в спешке покидает страну, которая десятилетиями была её домом и вдохновением. Мемуары Доэрти наполнены живыми зарисовками о людях, принимающих решения, сценами из её репортёрской работы — преступность, терроризм, катастрофы, коррупция — и личными эпизодами, раскрывающими повседневные сложности жизни журналиста в Москве. Для тех, кто хочет быстро разобраться в постсоветской истории России, Доэрти — увлекательный проводник.
Отдельное достоинство книги — честность. Доэрти не переписывает прошлое, чтобы выглядеть умнее, и откровенно признаёт: её взгляды на Россию оказались ошибочными. Несмотря на отвращение к тёмной стороне российской действительности, она искренне верила в её будущее, любила многое из увиденного и надеялась, что свет в конце концов победит тьму. При этом автор создаёт чёткий и лишённый иллюзий портрет Путина. Он одновременно поджигатель и пожарный — разжигает конфликты, чтобы потом предложить Россию в роли миротворца, удерживая за собой «кусочки» вовлечённых стран. В его мировоззрении Запад — то есть возглавляемые США союзы богатых индустриальных стран — лжив, угрожающе настроен, но на деле слаб; Россия, напротив, когда-то была слабой, но теперь сильна и способна победить. Ключевой элемент этой логики — ressentiment, болезненная обида на распад Советского Союза и пережитое унижение. Невротическая неуверенность, заключает Доэрти, пропитала современную Россию. Неявный вывод ясен: конфликт с Западом и борьба «ниже порога» открытой войны встроены в кремлёвское мышление.
Не менее доступна и полемическая работа Сабины Фишер «Шовинистическая угроза: война России и ответ Запада» (The Chauvinist Threat: Russia’s War and the West’s Response). Фишер использует феминистскую теорию, чтобы представить Россию в образе «геополитического мужа-тирана». Для исследовательницы, долгое время принадлежавшей к снисходительно-примирительной к России немецкой школе, столь жёсткая критика авторитаризма и империализма путинского режима звучит особенно примечательно. Фишер много лет участвовала в финансируемом Кремлём Валдайском дискуссионном клубе — названном в честь озера, у берегов которого находится одна из дач Путина, — даже после аннексии Крыма. Но её нынешний вывод убедителен: защищать себя, помогать Украине и побеждать российский империализм должна Европа, а не США. Если бы только больше немцев говорили это раньше.
Критики могут упрекнуть Фишер в оттенке ориентализма. Она начинает рассказ с первой поездки в Россию — в январе 1992 года. Из окна аэропортового автобуса она видит тяжёлый мокрый снег, и этот образ становится для неё метафорой будущего страны: «Никто не мог предсказать, где она окажется». Такой приём рискует экзотизировать Россию — всего шаг до затёртого изречения Тютчева о том, что «умом Россию не понять», или черчиллевской «загадки, обёрнутой тайной, внутри ребуса».
На деле, тем, кто хотел видеть, преемственность между старым Советским Союзом и новой «демократической» Россией была очевидна уже в начале 1990-х. Брюс Кларк, впоследствии журналист The Economist, ещё в 1995 году написал книгу «Новые одежды империи: конец либеральной мечты России» (An Empire’s New Clothes: The End of Russia’s Liberal Dream). Прибалтийские государства — Эстония, Латвия и Литва — и другие бывшие узники советской империи тогда же предупреждали: «тёмное сердце» России продолжает биться. Но и Фишер, и Доэрти тогда принадлежали к журналистско-аналитическому консенсусу, который слишком долго не хотел этого замечать.
Книга о таких просчётах ещё ждёт своего автора.
Но важная и поразительная роль Украины в российском невротическом национализме блестяще раскрыта в сборнике «Россия против Украины: российская политическая мифология и война против украинской идентичности» (Russia Against Ukraine: Russian Political Mythology and the War on Ukrainian Identity) под редакцией Антона Шеховцова — украинца, живущего в Австрии. Издание доступно бесплатно благодаря венскому Центру демократической добропорядочности (Centre for Democratic Integrity).
Книга открывается эссе Галлии Акерман «Глубокие корни русской украинофобии», где подчёркивается навязчивый интерес Николая Патрушева, ближайшего доверенного лица Путина, к мнимому «нацизму» Украины (что само по себе абсурдно). Венский историк Александр Эткинд пишет о бессмысленном, но зловещем символе «Z», а британец Эндрю Уилсон исследует интеллектуальные истоки российского отрицания украинской идентичности. Среди его примеров — идеи философа Карла Шмитта, ныне популярных у некоторых американских консерваторов, и советская управленческая школа «методологов».
Вы знали, что российская идентичность — это «гегелевский абсолют», создаваемый в центре, а не на периферии? Теперь знаете.
И это не только украинская проблема. Россия убеждена, что уже находится в состоянии войны с Западом — независимо от того, признаёт ли это сам Запад. Несмотря на участившиеся атаки на инфраструктуру, нарушения воздушного пространства и другие провокации, общественное мнение в большинстве европейских стран по-прежнему плохо осведомлено о масштабах российской враждебности и о формах её проявления — кибератаках, саботаже, пропаганде, подрывной деятельности и прочих тактиках.
Парадокс в том, что Россия значительно слабее стран, которым бросает вызов — по крайней мере, пока они действуют сообща. С экономикой, сопоставимой по объёму с итальянской, Россия должна была бы быть максимум раздражителем, а не угрозой, верно?
Однако, как объясняет варшавский исследователь Нурлан Алиев в книге «Переоценка политики безопасности России» (Reassessing Russia’s Security Policy), именно эта асимметрия подпитывает паранойю Кремля. Российские руководители видят страну «осаждённой крепостью». Поскольку Россия не может победить в прямом столкновении, она стремится к иным методам — застать врага врасплох, разделить и ослабить его.
Алиев прослеживает истоки такого мышления до царского офицера Евгения Месснера, сражавшегося за белых после 1917 года и завершившего жизнь в эмиграции в Аргентине. Его труды о «борьбе путём мятежа», написанные в 1950–1960-е годы, долго оставались незамеченными. «Партизанская война, повстанчество, волнения и безграничный террор, разрушение основ и верований обществ, атаки на сознание населения станут полем боя, — писал Месснер. — А границы между миром и войной будут размыты». Звучит как учебник по современной гибридной войне, которую Россия ведёт против стран НАТО.
Обязательной к прочтению следует считать книгу «Невоенная война: война нашего времени» (Non-Military Warfare: A War of Our Time) под редакцией Оскара Йонссона и Илмари Кайкхо из Шведского университета обороны. Она исследует разные измерения некинетической войны — от использования правовой системы как оружия (lawfare) и влияния через диаспоры до технологического соперничества. Этот тип конфликта расширяет наши привычные представления о категориях «война» и «мир», «комбатант» и «некомбатант». Особенно примечательно эссе Яна Ангстрема из того же университета о том, как в подобной войне понимать победу и поражение. По его мнению, в долгосрочной перспективе решающим оказывается не тот ущерб, который вы наносите противнику, а те компромиссы, на которые идёте у себя дома. Проще говоря, нельзя бороться с путинизмом, превращаясь в его зеркальное отражение.
С тактикой всё ясно. А как насчёт стратегии? Раньше считалось, что Путин — эффективный оппортунист, но его режим лишён идеологии и стратегии. Теперь это утверждение всё труднее защищать.
Две новые книги анализируют военную и стратегическую культуру России, подчёркивая её преемственность с царскими и советскими традициями. Эндрю Монаган из лондонского Королевского института объединённых служб (RUSI) в работе «Блицкриг и русское искусство войны» (Blitzkrieg and the Russian Art of War) начинает с разноса в адрес западных аналитиков за поверхностный и самодовольный подход.
«На протяжении 2010-х годов чиновники и наблюдатели упорно искажали российскую теорию и практику, подменяя анализ смесью лозунгов, модных словечек и желаемого за действительное», — пишет он. По словам Монагана, Запад игнорировал намерения, историю и культуру России, путал военную стратегию с большой стратегией, задавал неверные вопросы — и получал неверные ответы.
Эта критика звучала бы убедительнее, если бы автор конкретнее указывал, кого именно он имеет в виду. Но он прав в главном: западные эксперты в значительной степени не заметили поворот России к военной агрессии — сначала в Грузии в 2008-м, затем на Украине — в 2014-м и 2022-м. Они также сильно переоценили вероятность российской победы. Некоторые — и даже в Foreign Policy — утверждали, что поставки оружия Украине бессмысленны. После провалов России в начале войны маятник качнулся в другую сторону: стало модным предсказывать крах армии, бунты и распад режима. Сегодняшняя «общая мудрость», будто Украина медленно проигрывает войну на истощение, может оказаться не менее ошибочной.
Монаган пишет, что Россия не видит войну как чисто военное явление, а лишь как одно измерение «широкого социополитического конфликта». Демократии могут «аутсорсить» оборону своим армиям; Россия — нет. Её военная мысль сочетает молниеносные кампании (блицкриг) с войной на истощение, если первая не приносит быстрой победы. На первый взгляд, переход России на Украине от блицкрига к затяжной войне выглядит ошибкой. Но для тех, кто принимает решения в Москве, это логичный шаг. Российская стратегия вполне допускает расширение конфликта до региональной или даже глобальной войны — с полной мобилизацией всех ресурсов, невиданной со времён Сталина.
Самый большой вопрос — как принимаются решения в Кремле. Что происходит внутри этой «чёрной шкатулки»? Здесь ценные ответы даёт шведский эксперт Гудрун Перссон в книге «Русская военная мысль: эволюция стратегии со времён Крымской войны» (Russian Military Thought: The Evolution of Strategy Since the Crimean War).
Западные аналитики, пишет она, часто ошибаются, считая, что политика России формируется как реакция на внешние действия других. Миф о том, что война Путина против Украины была неизбежным ответом на расширение НАТО, — яркий пример. Перссон утверждает: парадигма «действие — реакция» не объясняет поведение ни Советского Союза, ни современной России. Москва действует, исходя из того, что сама считает своими интересами, и строит поведение на разведданных и прогнозах. Она зеркалит действия других, но не обязательно понимает их мотивы.
«Сегодня Россия жалуется на Запад, а потом делает то, что, как ей кажется, делает Запад — своими методами», — пишет она.
Как и другие авторы, Перссон отмечает асимметричный характер российского мышления и его полноспектральный подход к конфликтам, унаследованный от советской эпохи: «Почти каждая сфера жизни всё больше рассматривается как поле боя — от ядерного оружия до истории, культуры и науки».
Не стоит пугаться этого списка: войны России не закончатся скоро.
Статья, размещенная на этом сайте, является переводом оригинальной публикации с Foreign Policy. Мы стремимся сохранить точность и достоверность содержания, однако перевод может содержать интерпретации, отличающиеся от первоначального текста. Оригинальная статья является собственностью Foreign Policy и защищена авторскими правами.
Briefly не претендует на авторство оригинального материала и предоставляет перевод исключительно в информационных целях для русскоязычной аудитории. Если у вас есть вопросы или замечания по поводу содержания, пожалуйста, обращайтесь к нам или к правообладателю Foreign Policy.
