Это была морозная ночь в Санкт-Петербурге, и в воздухе витал дух революции. Пронизывающий ветер нёсся с замёрзшей Невы, когда ещё до рассвета заговорщики спешили на Сенатскую площадь, неподалёку от Зимнего дворца. Они выстроили свои войска под суровым взором бронзового Петра Великого; позолоченный шпиль Адмиралтейства пронзал чернильное небо. Вскоре должны были появиться императорская кавалерия, пушки и сам царь. «Мы идём умирать, братья!» — в восторге воскликнул один из мятежников. — «О, как славно мы умрём!»
Хотя на Западе этот день почти не помнят, та роковая дата — 26 декабря 1825 года по современному календарю — стала поворотным моментом истории. Если бы заговорщикам удалось победить, история их страны — да и всего мира — могла бы сложиться совершенно иначе. Но в действительности эти люди, вошедшие в историю как декабристы, превратились в миф. А как и у всякого мифа, трактовки его различны. Для российских властей — тогда и сейчас — они были предателями. Для их почитателей — защитниками мерцающей надежды на то, что возможна иная Россия.
Революции, как правило, зреют в среде дерзкой буржуазии. Этот же заговор шёл с самых верхов. Декабристы были цветом российской аристократии: молодыми людьми, вдохновлёнными Американской и Французской революциями, идеями Просвещения и романтического национализма. Они были погружены в литературу, подражали героям Древнего Рима. Кондратий Рылеев, один из вожаков, обличал в стихах «тяжёлое иго деспотизма». Александр Пушкин, бард той эпохи, сочувствовал им. «Вот Цезарь, — писал Пушкин. — Где же Брут?»
Решающим было то, что они являлись военными офицерами — в основном из гвардии, — прошедшими наполеоновские войны. Как говорил ещё один лидер, Сергей Муравьёв-Апостол: «Мы были детьми 1812 года». Именно тогда Наполеон вторгся в Россию; два года спустя русские войска вошли в Париж. Они вернулись, преисполненные гордости освободителей, — и с мечтами о том, чтобы принести гражданство и права на огромную землю, изуродованную произволом власти, где треть населения составляли крепостные. Их восстание было, отчасти, примером обратного удара войны.
Как отмечал историк Юрий Лотман, декабристы представляли собой новый психологический тип. Это было первое поколение российских аристократов, которое различало служение монарху и служение обществу и нации. Они считали, что заслужили свою честь и достоинство сами, а не получили их сверху. Поначалу они надеялись, что царь Александр I возглавит реформирование своего угнетённого государства. Но, хотя он и говорил о либеральных планах, а кое-что даже осуществил на окраинах империи, в итоге он отступил.
Декабристы создали тайные общества — в Санкт-Петербурге, столице империи, и на территории нынешней Украины. Сначала они не были ни подрывными, ни по-настоящему тайными, но со временем превратились в жёсткую заговорщическую сеть, нацеленную на государственный переворот.
Российская история изобиловала дворцовыми переворотами, однако цели декабристов были уникальны — пусть даже они и не во всём между собой соглашались. Самые радикальные выступали за республику, другие — за конституционную монархию. Но их объединяли общие требования. Все они, воевавшие плечом к плечу с рекрутами-крепостными, требовали освобождения крестьян. Они также хотели представительного правления, верховенства закона и отмены сословных привилегий — включая собственные. Пламенные патриоты, они видели свою страну современным национальным государством. «Все народы Европы обретают законы и свободу, — говорилось в одном из манифестов. — Русский народ заслуживает и того и другого».
Кровь на снегу
Самыми уязвимыми автократии бывают в моменты смены власти. Для России такой момент наступил раньше, чем ожидали декабристы — возможно, слишком рано, — когда Александр внезапно умер. Поскольку у него не было детей, формальным наследником считался его брат Константин. Но тот тайно отрёкся от престола, и наследником должен был стать другой брат — Николай. Из-за секретности, однако, войска начали приносить присягу Константину. То же сделал и сам Николай, чтобы не выглядеть узурпатором. На короткое время, как сообщала лондонская Times, в России оказалось «два самоотрёкшихся императора и ни одного действующего правителя».
Для декабристов это стало шансом, и они начали агитацию против Николая. Получив предупреждение о заговоре, тот распорядился принести новую присягу — уже ему — 26 декабря. И вот морозным утром декабристы вывели войска, поддержавшие их, на Сенатскую площадь. План состоял в том, чтобы захватить Зимний дворец, арестовать царя, создать временное правительство и созвать собрание. Некоторое время тихая, занесённая снегом площадь принадлежала только им. Затем туда вошли силы, верные Николаю.
Оглядываясь назад, последовавшая драма кажется особенно трагичной по двум причинам. Во-первых, многие декабристы не рассчитывали на успех. Они считали своим долгом перед Россией — и друг перед другом — выйти и заявить о себе. «Перспективы успеха могут быть невелики, — признавал Рылеев, — но начало должно быть положено». Они видели себя трагическими героями на сцене истории, рассчитывая скорее на оправдание потомков, чем на немедленную победу.
И всё же в узком смысле они могли победить. Лучший шанс для революционеров часто бывает в самом начале, когда режимы пребывают в растерянности, — и так было и тогда. Тысячи в основном сочувствующих граждан собрались вокруг площади. Мятежники могли захватить пушки, которые катили по брусчатке. Прежде всего, они могли легко убить Николая, который самодовольно разъезжал вокруг, отгоняя зевак. Герой 1812 года Александр Булатов стоял неподалёку с двумя пистолетами, но не смог нажать на курок.
Что было бы, если бы декабристы победили? Восстание могли быстро подавить. Россия могла погрузиться в гражданскую войну, а затем вновь скатиться к деспотизму. Или же — пусть и слабо вероятно — реформы могли бы снять то недовольство, которое привело к большевистской революции 1917 года. Коммунизм мог бы не захлестнуть Россию — а в таком случае, возможно, и нацизм не пришёл бы к власти в Германии…
Но это лишь предположения. В реальности декабристов погубили спешка и неорганизованность. Их лидер Сергей Трубецкой так и не появился. Вряд ли ему не хватило мужества (он был героем Бородинского сражения); возможно, он предвидел, что дилетантский заговор закончится кровавой бойней и репрессиями. Оставшись без приказов, мятежники мёрзли в строю при десятиградусном морозе. Всего их было около 3 000. Значительно более многочисленные силы Николая окружили их.
Это был один из тех мрачных зимних дней в Петербурге, когда свет так и не становится по-настоящему дневным. Обе стороны не хотели убивать соотечественников; солдаты крестились на ледяном ветру. В конце концов Николай приказал кавалерии атаковать, чтобы разогнать мятежников. Коней отбили, отчасти камнями и поленьями, которые бросала толпа. Несколько чиновников, пытавшихся вступиться за заговорщиков, были застрелены. Епископы тщетно умоляли их отступить. «Наши последние минуты близки, — восклицал Рылеев, — но это минуты нашей свободы!»
«Прикажите обстрелять это место из пушек, — советовали Николаю, — или отрекитесь от престола!» Четыре орудия были выдвинуты вперёд. Никто не двинулся. Сначала прогремели предупредительные выстрелы, на которые мятежники закричали «ура!». Затем зарядили картечь; говорят, что канонир отказался стрелять, и тогда это сделал офицер. Когда кровь расползлась по снегу, ошеломлённые повстанцы попытались бежать по льду Невы. Некоторые утонули, когда ядра разбили лёд. Погибли по меньшей мере 1 271 человек, включая многих мирных жителей.
К шести часам вечера всё было кончено. Изрешечённое пулями здание Сената поспешно подлатали. Пятна крови засыпали свежим снегом. Трупы сталкивали в замёрзшие каналы. Заговорщиков арестовали.
В ярости Николай лично допрашивал лидеров в Зимнем дворце. Он удивился, увидев среди них Булатова; тот сказал, что и сам поражён, увидев Николая, — ведь совсем недавно собирался его убить. Когда одному из декабристов предложили помилование, тот ответил, что именно способность царя отменять закон и вызвала восстание. Заключённых держали в ужасающих условиях, закованных в цепи или в одиночных камерах — по прихоти Николая.
Их допрашивали по ночам, вынуждая оговаривать себя и друг друга в покушении на цареубийство. В июне 1826 года десятки человек были приговорены к десятилетиям каторги и ссылки в Сибирь. Над их головами ломали шпаги — в символических казнях. Хотя смертная казнь в России была отменена уже 50 лет, пять лидеров приговорили к смерти.
Летом в Петербурге во время «белых ночей» не бывает полной темноты. В молочном свете июльского утра пятерых повели к виселице. Три верёвки оборвались. «О Господи, в России даже вешать толком не умеют», — мрачно пошутил Муравьёв-Апостол после падения. Принесли новые верёвки.
Остальных заковали и отправили в Сибирь. Царь велел их жёнам развестись с ними, но 11 женщин последовали за мужьями в ссылку, оставив титулы, состояния и детей. Изнурительные путешествия привели к унылым тюрьмам и каторжным работам в рудниках. Проведя в цепях более двух лет, мужчины сказали тюремщику, что у них есть лишь одна просьба: «не оскорблять и не унижать их».
Семьи декабристов страдали и выживали вместе. После окончания каторги некоторые поселились в Иркутске, неподалёку от прекрасного Байкала. Два их дома — или, по крайней мере, раньше можно было — увидеть: синие деревянные фасады с резными наличниками в сибирском стиле XIX века. Они рисовали, музицировали, учились, преподавали и занимались хозяйством. К моменту, когда преемник Николая помиловал их в 1856 году, многие уже умерли.
Однако их история не заканчивается ни на неисправной виселице, ни в сибирской тайге. Борьба за память о них оказалась не менее ожесточённой, чем бойня на площади.
После восстания газеты покорно описывали его как бунт горстки «безумцев». Официальный отчёт 1826 года представлял декабристов как предателей, стремящихся к анархии и развалу империи.
Но для поколений русских писателей они стали символами чести и самопожертвования; виселица превратилась в крест мучеников. Александр Герцен, либеральный мыслитель, первым сформулировал эту версию мифа, увидев в них римских героев, готовых умереть «ради пробуждения новой жизни». Лев Толстой планировал написать роман «Декабристы» (его герой должен был быть «энтузиастом, мистиком, христианином»). Углубляясь в их предысторию, он написал «Войну и мир».
После 1917 года миф о декабристах был присвоен и большевиками, и диссидентами. Ленин включил их в пантеон советских героев, представив собственный приход к власти как кульминацию революционной саги, начавшейся в 1825 году. В их честь ставили памятники и называли улицы. Эта официальная почесть служила прикрытием тем, кто видел в них прежде всего образец самоотверженности.
В 1967 году в Москве была поставлена пьеса Леонида Зорина о декабристах. В её центре стояла моральная дилемма революции: допустимо ли проливать кровь ради высшей цели? Идеи декабристов нашли отклик у советской интеллигенции (в том числе у Александра Солженицына). «Мы объехали полмира, освобождая его от тирана, — говорил персонаж Трубецкого, перекликаясь не только с 1825 годом, но и с настроениями советских солдат после Второй мировой войны. — А что мы нашли, вернувшись? Тиранию у себя дома!»
После того как советские танки подавили Пражскую весну в 1968 году — и вместе с ней надежды на реформы в Москве, — Александр Галич посвятил декабристам стихотворение. Распространявшееся через самиздат, оно спрашивало: «А ты выйдешь на площадь?» Вскоре, в одном из знаковых эпизодов диссидентского движения, восемь протестующих вышли на Красную площадь с плакатами вроде «За вашу и нашу свободу!». Как декабристы когда-то равнялись на Рим, так диссиденты равнялись на декабристов, чья романтическая яркость резко контрастировала с серым, негероическим советским миром.
В 150-ю годовщину восстания борьба за их наследие вновь вышла на улицы Петербурга. Художники и поэты собрались на Сенатской площади. «За миг свободы, — гласил один из плакатов, — я готов отдать жизнь!» Их задержали, а плакат, как и тела мятежников, бросили в замёрзшую Неву. Позднее один сотрудник КГБ вспоминал, что когда диссиденты планировали памятные акции в честь декабристов, КГБ устраивал параллельные мероприятия в том же месте. «Мы приходили с духовым оркестром. Возлагали венки». Иностранные наблюдатели «пару раз зевали и уходили домой». Имя этого офицера было Владимир Путин.
Даже при кошмарном правлении господина Путина декабристы остаются для одних источником вдохновения, а для других — моральной угрозой. Михаил Ходорковский, бывший олигарх, проведший десятилетие в сибирском лагере, ссылался на них во время своего показательного процесса в 2005 году. Алексей Навальный унаследовал их гражданский национализм и чувство миссии — и в конечном итоге их мученичество. В то же время в мае 2025 года дело декабристов вновь обсуждалось на кремлёвской конференции в Санкт-Петербурге. Министр юстиции осудил их «отсутствие чести», заявив, что наказание было слишком мягким. Главный вывод сводился к тому, что «российское государство не может позволить себе быть слабым».
Были ли декабристы чем-то большим, чем блестящие неудачники? В краткосрочной перспективе ненавистный им режим лишь ужесточился. Как это нередко бывало в истории России, считает историк Андрей Зорин (и сын драматурга), действия «самых чистых и благородных людей» непреднамеренно отбросили реформы назад. Антипутинские протесты в наше время также привели к репрессиям и войне.
С одной точки зрения, люди 1825 года были безнадёжными мечтателями — слишком оторванными или наивными, чтобы понять, что размеры и история России якобы обрекают её на вечное самовластие. А может быть, судить ещё рано. Восстание декабристов длилось всего несколько часов, но спустя 200 лет они остаются маяком личного достоинства в недостойные времена. Начало должно было быть положено — и оно было положено.
Статья, размещенная на этом сайте, является переводом оригинальной публикации с The Economist. Мы стремимся сохранить точность и достоверность содержания, однако перевод может содержать интерпретации, отличающиеся от первоначального текста. Оригинальная статья является собственностью The Economist и защищена авторскими правами.
Briefly не претендует на авторство оригинального материала и предоставляет перевод исключительно в информационных целях для русскоязычной аудитории. Если у вас есть вопросы или замечания по поводу содержания, пожалуйста, обращайтесь к нам или к правообладателю The Economist.
