Стивен Коткин — старший научный сотрудник (Kleinheinz Senior Fellow) Гуверовского института при Стэнфордском университете. Автор готовящейся к выходу книги «Сталин: тоталитарная сверхдержава, 1941–1990-е» — заключительного тома своей трёхтомной биографии Сталина.
Не так давно по историческим меркам страны, которые десятилетиями находились за «железным занавесом», а также некоторые бывшие советские республики, превратились в полноправных членов устойчивого демократического клуба. Те же, кому это не удалось, — такие как Украина, Грузия и Киргизия, — пережили массовые восстания против фальсифицированных выборов и коррумпированного правления, на фоне широко распространённого стремления присоединиться к Западу. Свободная торговля вновь стала рассматриваться как инструмент мира; кантовская «теория демократического мира» пережила возрождение.
Продвижение демократии Западом — каким бы неумелым оно порой ни было — внушало страх в коридорах авторитарной власти. Всё более истеричные обличения якобы существующих западных заговоров по разжиганию «цветных революций» казались подтверждением движения в сторону демократии. В начале 2010-х годов спонтанные восстания потрясли глубоко автократичные страны Ближнего Востока и Северной Африки. Надежды на политическое смягчение сохранялись и в таких упорных бастионах, как Китай, Иран и Россия. В 2009 году в Иране вспыхнули масштабные демонстрации, а в 2011–2012 годах аналогичные протесты сопровождали объявление Владимира Путина о возвращении в Кремль после короткого пребывания на посту премьер-министра. Многие цеплялись за признаки того, что Си Цзиньпин, ставший в 2012 году высшим руководителем Китая, окажется реформатором.
Однако буквально в мгновение ока авторитарные режимы перевернули ситуацию, загнав демократии в оборону — и там они остаются до сих пор. Арабские автократы, иранские муллы и Путин ответили жесточайшими репрессиями. В Китае Си возвысил себя до положения, близкого к императорскому, утвердив ещё более жёсткую версию авторитаризма. Тем временем в давно устоявшихся демократиях распространились страхи по поводу размывания либеральных институтов и норм.
Авторитарные режимы опирались на инновационный набор тактик для подавления демократического влияния — как внешнего, так и внутреннего: клеймение организаций, получающих зарубежное финансирование, как «иностранных агентов» (по сути, предателей), использование налоговых проверок для недопуска оппозиционных кандидатов к выборам. Эти методы сочетались с проверенной практикой доминирования в медиапространстве. А затем последовал coup de grâce: продолжая разоблачать несуществующие западные заговоры, направленные на их свержение, авторитарные режимы — благодаря технологическим инновациям, созданным в свободных обществах, — разработали новые способы активного вмешательства в демократические политические системы и иногда даже их дестабилизации. Теперь они наблюдают, как свободно избранные демократические лидеры их восхваляют и подражают им.
И всё же: стоит остерегаться тех, кто ещё недавно приветствовал «век демократии», а теперь провозглашает «век автократии». Какими бы грозными ни выглядели эти режимы — и какими бы они на самом деле ни были, — они пронизаны слабостями. Они способны мобилизовать колоссальные ресурсы и кадры для осуществления амбициозных национальных проектов, но при этом страдают от парализующей неэффективности, порождённой коррупцией, кумовством и чрезмерным размахом. Они живут гораздо дольше, чем обычно ожидается, но при этом постоянно подвержены внезапным «набегам на политические банки». При правильной стратегии их можно вывести из равновесия. Демократии же, несмотря на растущую потерю уверенности, граничащую с отчаянием, сохраняют бесчисленные сильные стороны и глубокую устойчивость — и способны вновь перейти в наступление.
ЧТО В ИМЕНИ?
Что такое авторитаризм? И что — и кто — является авторитарным? Учитывая, насколько важным всегда было это явление и какую заметность оно вновь приобрело в последнее время, может показаться удивительным, насколько трудно ответить на эти вопросы. В самом общем виде авторитаризм предполагает слабые или почти отсутствующие институциональные ограничения исполнительной власти. Изначально авторитарные правители без стеснения управляли от имени немногих, но со времён Французской революции недемократические режимы стали перенимать демократические атрибуты: инсценированные выборы, декоративные парламенты, конституции, формально закрепляющие права. «Современный авторитаризм», как определял его политолог Амос Перлмуттер, — это власть немногих от имени многих.
Перлмуттер, писавший в 1981 году, назвал «авторитаризм/тоталитаризм» «самым примечательным политическим феноменом века». Однако косая черта, разделяющая (или объединяющая) эти два термина, скрывала проблему: как именно объяснить разницу между ними. Этой задачей занялся социолог Хуан Линц — и его опыт служит поучительным примером.
Родившийся в 1926 году в Веймарской Германии, где гиперинфляция разорила бизнес его отца, юный Линц стал свидетелем краха демократии и прихода диктатуры Гитлера. Линц и его испанская мать переехали в Испанию в 1932 году, где он пережил военный путч 1936 года и спровоцированную им гражданскую войну. Во времена диктатуры Франко он окончил Мадридский университет. В 1950 году он пересёк Атлантику, чтобы получить докторскую степень в Колумбийском университете, где вскоре начал преподавать. Позднее он перешёл в Йель и в последующие десятилетия стал одним из ведущих мировых экспертов по типам режимов и устойчивости демократии.
Когда Линц пришёл в профессию, мир воспринимался как разделённый между двумя основными типами режимов: демократическими и тоталитарными. Но куда отнести Испанию Франко? Она явно не была демократической, но и не являлась тоталитарной, как нацистская Германия или сталинский Советский Союз. Классическая схема, предложенная Ханной Арендт, а также Карлом Фридрихом и Збигневом Бжезинским, не находила места для Иберии.
В 1963 году Линц представил обширный доклад под названием «Авторитарный режим: Испания». Несмотря на банальное название, это был прорыв в описании третьего типа режима. Линц предложил в основном отрицательное определение: в отличие от тоталитаризма, авторитаризм не обладает единым концентрированным источником власти или всеобъемлющей идеологией и способен обеспечить лишь минимальную массовую мобилизацию. Основной чертой авторитарных режимов, по Линцу, является не отсутствие чего-либо, а наличие ограниченного плюрализма.
Это различие так и осталось не вполне определённым, и, несмотря на все достижения, Линцу так и не удалось окончательно его зафиксировать. Он пробовал концепцию «султанистских режимов», которая не прижилась, а к 2000 году предложил термин «хаократия» (власть хаоса и толпы). Тем временем сложился консенсус вокруг слишком расплывчатого понятия «гибридные режимы».
Типологии иногда помогают понять, как такие режимы удерживаются, разрушаются или свергаются. Например, исследования показывают, что авторитарные режимы, основанные на наследственной передаче власти, как правило, более устойчивы. Но подобные выводы плохо переводятся в практику политики. Для этого полезнее выявлять не типы, а составные элементы — то, что можно назвать пятью измерениями авторитаризма, — и их уязвимость к контрмерам.
Безусловно, ориентированная на политику рамка не удовлетворит тех, кто предпочитает строгие определения и классификации. Тем не менее она может послужить основой для того, чтобы вытеснить современные авторитарные режимы в оборону.
ЖЕЛЕЗНЫЙ КУЛАК
Первое измерение очевидно: ни один авторитарный режим не может выжить без сил безопасности и вооружённых структур, способных осуществлять внутренние репрессии. По сравнению с социальными расходами или инвестициями в экономику авторитарные режимы чрезмерно щедро финансируют агентства, оборудование и подготовку, необходимые для масштабного подавления. Они тратят колоссальные ресурсы на слежку и цензуру в интернете, социальных сетях и смежных технологиях и сервисах — зачастую в сочетании с платным и добровольным человеческим контролем над кварталами и рабочими местами.
Карательные аппараты в авторитарных странах сильно различаются, поскольку они наследуют структуры предыдущих режимов или прошлых воплощений собственных систем власти. Достаточно вспомнить тайную полицию иранского шаха — САВАК, которую революционеры с гневом распустили в 1979 году, но при этом перенесли многие её практики, тюрьмы и даже кадры в новую структуру — САВАМА.
Авторитарные режимы постоянно реорганизуют свои репрессивные аппараты, но почти никогда — с целью повышения эффективности. Напротив, они сознательно наделяют ведомства и оперативников пересекающимися полномочиями, добиваясь того, чтобы между ними существовало скрытое соперничество. Иногда такие структуры даже занимаются взаимным саботажем: чиновники считают, что лучший способ защититься — это атаковать коллег, готовых пойти против них.
В коммунистическом Китае борьба за влияние между органами госбезопасности и Народно-освободительной армией Китая порой играла решающую роль в схватках за власть. В России гражданский репрессивный аппарат преследует военных, которые при любой возможности стремятся к реваншу. Между тем антикоррупционные органы — а их всегда больше одного — внушают страх всем, включая друг друга.
Профессионалы репрессий — будь то палачи с щипцами для ногтей или компьютерные хакеры (а иногда и то и другое в одном лице) — обладают средствами, позволяющими уничтожить не только соперников, но и начальство, а порой даже самого правителя. Они одновременно обеспечивают выживание режима и представляют для него главную угрозу. Именно поэтому, например, президентская охрана почти никогда не интегрируется в основной репрессивный аппарат.
В России при Путине — так же, как и при Сталине, — структура, отвечающая за охрану лидера (ныне известная как ФСО), существует обособленно, отдельно от основных наследников КГБ (ФСБ и СВР), многочисленных подразделений контрразведки и также автономной Национальной гвардии. Паранойя здесь — норма.
Ключевые структуры безопасности и вооружённые силы могут возглавляться приближёнными и посредственностями — что стало очевидно в войне Путина против Украины, которую до мая 2024 года планировал и курировал бывший прораб, с которым диктатор некогда проводил время с голым торсом в сибирской тайге. Однако было бы ошибкой недооценивать репрессивную мощь или способность этих механизмов и армий учиться и корректировать свои действия. Они следят, похищают, сажают в тюрьмы и убивают.
При этом они крайне фрагментированы, кипят от зависти, обид и вражды — которые правители намеренно усиливают, чтобы сохранить контроль. Разведывательные службы США и других западных стран, разумеется, внимательно отслеживают эти расколы и иногда могут вербовать недовольных или честолюбивых для получения инсайдерской информации.
Такие режимы прилагают огромные усилия для создания фасада единства и всеобщего одобрения — и именно поэтому становятся уязвимыми, когда разобщённость и недовольство выходят наружу. Многие чиновники в авторитарных системах раздражены тем, что интересы правителя отождествляются с интересами страны, тем, что приближённые присваивают все плоды власти, и скрытым ослаблением государства, которое из этого вытекает.
Вашингтон и его союзники должны систематически указывать на эти расколы, а также на глубокое недовольство внутри режимов, вызванное злоупотреблениями и коррупцией, стремясь вбивать клин между элитами и правителем. Разумеется, называние конкретных недовольных лиц может привести к их аресту или казни. Небрежность может дать обратный эффект. Тем не менее недовольство, подавленные амбиции и оскорблённый патриотизм — не секрет и представляют собой ресурс для использования.
Когда такие режимы — в переносном или буквальном смысле — выбрасывают своих чиновников из окон (как они делают это и без всякого западного давления), демократии должны подчёркивать, что подобная варварщина свидетельствует о слабости, что она является молчаливым признанием повсеместного недовольства в официальной среде и страха перед его распространением. Формула «внешне сильные, внутренне хрупкие» — как гласит один из внутренних китайских критических тезисов — должна стать лозунгом непрерывной публичной кампании, вынуждающей китайский режим постоянно это отрицать.
ДЕНЬГИ ПРАВЯТ МИРОМ
Второе измерение авторитарного режима — характер его источников дохода. Всем правительствам, разумеется, необходимы средства, и большинство получают их через разнообразные налоги. Налоги делают власть зависимой от населения, и хотя авторитарные режимы не против получать доходы таким образом, они стараются не зависеть от согласия народа, если могут этого избежать — а многие могут.
У них есть альтернативные источники дохода, зачастую буквально бьющие из-под земли.
Одно из самых устойчивых заблуждений об авторитарных режимах состоит в том, что они якобы опираются на некий негласный общественный договор: власть повышает уровень жизни, а взамен люди отказываются от свободы. Очевидно, что если авторитарный режим не справляется с ростом благосостояния, его правящая элита не признаёт провал своей части «договора» и не уходит от власти. И люди не могут заставить её это сделать, подав в суд за неисполнение обязательств.
Авторитарные правители рады росту ВВП, но не зависят от него и не считают себя обязанными удовлетворять материальные ожидания обычных граждан. Несвободных людей иногда действительно легче умиротворить, если их доходы растут, а возможности для детей расширяются. Но в Китае — авторитарной стране, где существование такого «договора» утверждают чаще всего, — эти условия никогда не распространялись на значительную часть общества.
Китайцы хорошо понимают реальный «договор», в рамках которого они живут: если держать разочарования и сомнения при себе и публично демонстрировать лояльность, власти, возможно, не станут вас трогать.
Авторитарные режимы могут выживать при минимальном экономическом росте или даже без него — благодаря тем, кто держит дубинки, — но не могут существовать без денежного потока. А лучший его источник — это то, что природа заложила в землю сотни миллионов лет назад и что можно продать на мировых рынках за твёрдую валюту.
Помимо крупных запасов нефти и природного газа, быстрые деньги приносят алмазные и золотые рудники, драгоценные металлы и редкоземельные минералы. Всё, что требуется, — добывающее оборудование, рабочая сила (часто принудительная), железные дороги и порты.
Но режимы находят и новые способы генерации денежных потоков. Северная Корея когда-то в промышленных масштабах подделывала стодолларовые купюры США. Затем она пошла дальше — научилась взламывать счета иностранных центральных банков и криптовалютные биржи. Режим также зарабатывает валюту старым проверенным способом: отправляя солдат и рабочих за границу за плату.
В случае путинской России экспорт нефти и газа финансирует режим — настолько, что эти доходы покрывали до четверти расходов на войну против Украины. С 2023 года Китай, Индия и Турция совместно закупили почти 400 миллиардов долларов российской нефти — иногда для собственного потребления, иногда для перепродажи с наценкой. Москва тоже проявила изобретательность, собрав «теневой флот» дряхлых танкеров, а также сеть сомнительных страховщиков и фирм-оболочек (давнее западное изобретение), чтобы обходить установленный США потолок цен.
Но потребность в деньгах создаёт и уязвимости. Нефть превращается в деньги только тогда, когда пересекает моря или международные сухопутные границы, а затем перерабатывается и доставляется потребителям. Вашингтон и его партнёры могли бы вводить санкции против нефтеперерабатывающих заводов в Китае, Индии и Турции, повышая издержки этих стран и снижая доходы России, одновременно координируя альтернативные источники поставок.
Новый проект ЕС позволил бы государствам-членам досматривать и задерживать танкеры «теневого флота», которые уже находятся под санкциями. Что касается трубопроводов, то кибервозможности способны вызывать повторяющиеся временные сбои, сокращая российские доходы.
На первый взгляд Китай может показаться исключением из идеи о том, что Запад способен использовать потребность авторитарных режимов в деньгах. Китай потребляет большую часть собственных ресурсов и является крупнейшим в мире импортёром сырья. Он также собирает налоги, включая НДС — свой главный источник доходов.
Но ещё один важнейший источник — экспорт готовой продукции, который составляет около 20 процентов ВВП Китая и с которого корпорации платят налоги. Ответные тарифы и иные торговые ограничения могли бы задушить значительную часть денежного потока режима, если бы их ввела широкая коалиция стран, готовых одновременно инвестировать в собственную реиндустриализацию и альтернативные цепочки поставок — что им в любом случае следовало бы делать.
НЕВЕРОЯТНЫЕ ИСТОРИИ
Третье измерение авторитаризма — это истории, которые режим рассказывает о себе, своём народе, своей истории и своём месте в мире. Авторитарные власти всегда стараются подавлять нежелательные нарративы. Но они понимают, что даже эффективное подавление само по себе недостаточно: необходимо также распространять образы нации и мира, которые находят отклик у обычных людей.
Эти истории различаются от режима к режиму, но в них повторяются общие элементы. Они стремятся посеять страх, укрепляя национальное единство через образ внутреннего и внешнего врага: этнические, религиозные и сексуальные меньшинства, объявляемые террористами; элиты, интеллектуалы, демократы (обычно, но не всегда, в кавычках); Международный валютный фонд, евреи, Джордж Сорос, иностранцы; Великий Сатана (США) и Малый Сатана (Израиль).
Авторитарные нарративы также апеллируют к периоду былого национального величия, разрушенного враждебными силами, но подлежащего восстановлению после уничтожения сегодняшних врагов — благодаря единственному спасителю нации: режиму и действующему правителю.
Антизападничество — центральный троп современных авторитарных режимов, и они часто находят материал для него на самом Западе. Среди главных хитов: НАТО напало на Россию; Запад поощряет перевороты и устанавливает марионеточные правительства; Запад стремится сохранить гегемонию над «мировым большинством». И, наконец, самая простая и самая эффективная история из всех: «Восток поднимается, Запад приходит в упадок».
Однако люди, живущие при этих режимах, не принимают официальные версии безоговорочно. Им время от времени нужно демонстрировать правдоподобных врагов, диверсантов и шпионов, а также приводить убедительные примеры враждебности США к Китаю или России — желательно из уст самих американцев — наряду с менее правдоподобными историями.
Нарративы режима должны обращаться к повседневному опыту людей, к их чувству попранной справедливости, к их трудностям и устремлениям. Не всё в этих историях будет соответствовать их личному опыту, но многие готовы прощать несоответствия, пока хотя бы часть кажется правдоподобной. Китайская и русская нации действительно были великими имперскими цивилизациями, и немногие жители этих стран оспаривают право на возрождение величия.
Центральная роль нарратива в функционировании, легитимации и выживании авторитарных режимов делает их уязвимыми. Особенно — там, где они наиболее активны: в использовании истории.
Китай настойчиво внушает историю о своём «веке унижений», начавшемся в XIX веке, и она находит отклик у миллионов китайцев. Но существуют и убедительные истории о более чем полувековом самоунижении при власти Коммунистической партии Китая: КПК убила куда больше китайцев, чем когда-либо иностранные интервенции. Аналогично партия приписывает себе заслуги в экономическом чуде Китая, хотя подъём в первую очередь стал результатом трудолюбия и изобретательности китайского народа; партийные чиновники часто паразитировали на этом успехе, экспроприируя бизнесы, когда те становились прибыльными.
Партия позиционирует себя как великого защитника китайской цивилизации и конфуцианства. Однако КПК продолжает осквернять философские и религиозные традиции, а также бесчисленные памятники, и преследовать монахов, писателей и художников.
Чтобы рассказывать эти альтернативные истории, демократиям необходимо гораздо больше инвестировать в проникающие коммуникации и убедительный контент. Золотые времена «Голосов» — так назывались американские и европейские радиостанции, вещавшие на Советский Союз, — закончились ещё до того, как администрация Трампа в начале этого года ликвидировала их финансирование.
Поддерживать виртуальные частные сети (VPN), позволяющие обходить интернет-ограничения в таких странах, как Китай, стало трудно; но, по правде говоря, Вашингтон почти не пытался этого делать. Тем временем КПК контролирует алгоритм приложения TikTok, которое служит доминирующим источником новостей почти для половины американцев моложе 30 лет.
РЕШАЮЩИЕ
Четвёртое измерение авторитаризма — это контроль режима над жизненными шансами людей: то, каким образом государство глубоко проникает в повседневную жизнь своих подданных. Чем в большей степени государство выступает главным работодателем, тем труднее людям отказаться от публичных похвал в его адрес — не говоря уже о критике. В руках режима жильё превращается в оружие — будь то через государственную собственность, лицензии на регистрацию прав собственности или разрешения на проживание, как, например, в китайской системе регистрации домохозяйств хукоу в городах.
Государственный контроль над образованием означает, что власти могут отказать детям в доступе к школе, если родитель или семья отказываются выполнять те или иные политические требования. Индивиды и семьи начинают добровольно служить режиму — даже ненавидя его — в надежде получить или сохранить работу, жильё или образовательные возможности; право отдыхать на государственных курортах; или просто оформить паспорт либо разрешение на выезд. В определённом смысле контроль над повседневными аспектами жизни даёт режимам больше власти, чем их репрессивные аппараты, и не требует масштабных форм «техноавторитаризма».
Разумеется, немногие государства полностью контролируют жизненные шансы. Чёрные рынки и коррупция процветают, создавая альтернативные пространства и возможности. Но чем сильнее государство контролирует ваши жизненные перспективы, тем большей властью оно обладает над вами — и тем меньшей властью располагаете вы сами. На высших уровнях такого контроля авторитарные государства становятся тоталитарными. Они доводят подчинение до максимума, поощряя доносы на любое предполагаемое инакомыслие. Сосед сталкивается с соседом, коллега — с коллегой: сами люди подрывают социальные связи и доверие, которые в противном случае могли бы дать хотя бы минимальную автономию от государства.
Контроль авторитарного режима над жизненными шансами своих подданных — ещё один источник силы, который одновременно создаёт и уязвимости, хотя и в меньшей степени, чем другие измерения. В теории жизненно важным противоядием может быть частный сектор. Если вы можете открыть собственный бизнес, объединиться с другими предпринимателями или свободно переходить от одного частного работодателя к другому в зависимости от квалификации и трудолюбия, вы в меньшей степени подчинены государственному контролю. То же относится к возможности покупать или арендовать частное жильё, учиться в негосударственных школах или создавать неправительственные организации.
Однако авторитарные режимы способны оказывать огромное влияние на частную экономику — особенно на крупнейших работодателей, когда предприятие (или жилищный фонд) принадлежит одному человеку или узкому кругу лиц. Более того, жёсткие экономические санкции, призванные наказать режимы, зачастую в итоге наказывают обычных людей и либо вытесняют частные предприятия с рынка, либо загоняют их под крыло режима в поисках защиты. Именно это произошло в России после введения западных санкций вслед за расширением Путиным войны против Украины в феврале 2022 года.
Кроме того, даже когда частные рынки допускаются к развитию, они могут загонять людей в ловушку. Так произошло, когда Си Цзиньпин решил «проколоть» китайский пузырь на рынке недвижимости, оставив неисчислимые миллионы людей с непосильными долгами, недостроенными домами и потерей рабочих мест — а значит, зачастую ещё более уязвимыми и зависимыми от режима. И всё же свобода, возникающая благодаря легальной, относительно маломасштабной рыночной деятельности, может быть настоящим спасением.
БЛАГОПРИЯТНАЯ ИЛИ РАЗЪЕДАЮЩАЯ СРЕДА?
Пятое и последнее измерение авторитаризма — это не характеристика режима как такового, а геополитическая среда, в которой он существует. Мировой порядок может быть благоприятным или разъедающим для авторитарных режимов — и почти всегда является комбинацией обоих факторов; решающим является степень и направление этих тенденций.
Именно в этом измерении Соединённые Штаты располагают наибольшими возможностями для дестабилизации автократий. Для системы, ostensibly созданной для того, чтобы демократические идеалы и свободные рынки процветали, мировой порядок под лидерством США на протяжении долгого времени был поразительно благоприятен для авторитарных режимов.
Возьмём, к примеру, тот факт, что такие режимы обычно нуждаются в массовом трансфере технологий, поскольку, как правило, отстают от наиболее развитых экономик мира, которые являются демократиями. Последние с готовностью позволяли своим частным секторам снабжать недемократические страны — включая путинскую Россию и коммунистический Китай — всем необходимым для их развития. В 2016 году, по данным журналиста Financial Times Патрика Макги, компания Apple пообещала инвестировать 275 миллиардов долларов в течение пяти лет, чтобы помочь Си превратить Китай в ключевой узел глобальных цепочек поставок и гиганта по подготовке квалифицированных рабочих кадров.
Авторитарным режимам также жизненно необходим доступ к прибыльным рынкам Запада для сбыта своих сырьевых товаров и готовой продукции. Решающие рынки США были открыты для коммунистического Китая в 1980 году и для России в 1992 году, когда им был предоставлен статус наибольшего благоприятствования в торговле. Оба государства в дальнейшем были приняты во Всемирную торговую организацию — без выполнения всех требований для вступления и без интеграции в систему безопасности США.
Авторитарным режимам было позволено свободно пользоваться глобальной финансовой системой и получать прямые иностранные инвестиции — в случае Китая часто через находившийся под британским управлением Гонконг. Сегодня в китайскоязычных комментариях о торговле и инвестициях Китая в Индии настойчиво звучит предупреждение не повторять ошибки, которые Вашингтон допустил в отношении Китая.
Европейские страны, в частности Германия, стали ключевыми потребителями российских энергоресурсов, которые могли быть разработаны в промышленных масштабах исключительно при сотрудничестве с западными нефтяными гигантами и сервисными компаниями. На пике, перед полномасштабным вторжением в Украину в 2022 году, российский газ составлял 45 процентов европейского импорта по объёму. Даже спустя примерно четыре года после попытки Кремля уничтожить украинский суверенитет Россия по-прежнему обеспечивает около 12 процентов европейского газового импорта. В 2024 году европейские страны потратили больше средств на импорт российской энергии, чем на финансовую помощь Украине, фактически оплачивая российскую агрессию.
Япония стала одним из важнейших источников трансфера технологий и прямых инвестиций для авторитарного Китая, однако и Европа углубила свою зависимость от Китая, превратившись в прибыльный рынок для китайского экспорта по мере его продвижения вверх по цепочке добавленной стоимости. В этом отношении, однако, главным нарушителем стали Соединённые Штаты. Сознательный перенос американского производства и критически важных цепочек поставок в страну, управляемую коммунистическим монопольным режимом, стал одним из самых поразительных подарков, когда-либо сделанных авторитарному государству — даже более масштабным, чем поток передовых технологий, которыми США и европейские страны одарили сталинский Советский Союз.
Богатство, созданное благодаря западному технологическому трансферу, сделало Китай первой в истории страной, ставшей крупнейшей торговой державой мира без полноценного военно-морского флота; Китай с готовностью полагался на ВМС США для обеспечения безопасности глобальных морских путей. Затем Пекин использовал полученные доходы для строительства собственного флота, который теперь начинает превосходить американский.
Критиковать подобную недальновидность легко. Однако изначальным намерением никогда не было поддерживать авторитаризм — напротив, предполагалось подорвать его или по крайней мере смягчить. Это была попытка реализовать то, что западные немцы называли Wandel durch Handel — «изменения через торговлю». Западные правительства и комментаторы могли оглядываться на впечатляющие успехи послевоенной Западной Германии и Японии, а также двух бывших японских колоний — Южной Кореи и Тайваня, — и воображать, что аналогичные трансформации возможны в посткоммунистической России и даже в коммунистическом Китае.
Но евразийские континентальные империи на протяжении почти всей своей истории оставались упорно автократичными, несмотря на неоднократные попытки демократических революций. Они отказывались подстраиваться под Запад, даже заимствуя у него технологии и идеи, и с гордостью утверждали превосходство собственных цивилизаций.
Когда китайский лидер Дэн Сяопин в конце 1970-х годов сформулировал политику «реформ и открытости», это не было обязательством стать ответственным участником возглавляемого США международного порядка. Это была стратегия использования этого порядка для модернизации отчаянно бедного Китая, подавленного коммунистическим правлением, — при одновременном сокрытии намерений и выжидании, сколько бы времени ни потребовалось, прежде чем занять «законное» место в альтернативном международном порядке, формируемом Пекином. Это произошло куда быстрее, чем мог представить себе сам Дэн или кто-либо другой.
КПК также хорошо помнила, что коммунистические партии, шедшие по пути политической либерализации, в итоге осознавали: на самом деле они ликвидируют сами себя. Так произошло в Венгрии в 1956 году, в Чехословакии в 1968-м и в Советском Союзе в 1980-е годы. Если бы советский лидер Михаил Горбачёв никогда не пришёл к власти или не попытался провести либерализацию, КПК, возможно, пошла бы по собственному пути самоубийственной политической реформы. Вместо этого китайское руководство усвоило урок истории.
Тёпло принимая закрытые, нелиберальные режимы в открытый либеральный мировой порядок, Вашингтон и его союзники не демонстрировали незнания истории. Они просто выбрали неверную историю в качестве ориентира. Иногда мировой порядок действительно оказывался разъедающим для авторитаризма — так, как и задумывалось. Но при этом он позволял и даже поощрял США и другие демократические страны делать выборы, благоприятные для автократов.
Доступ к жизненно важным рынкам и технологиям был главным рычагом давления, которым США и Запад располагали в отношении авторитарных режимов. Этот рычаг был, по сути, растрачен впустую.
Тем не менее возможность решительного отпора сохраняется. Экспорт нефти и газа для России и экспорт промышленных товаров для Китая по-прежнему остаются их жизненными артериями. Китай, например, может нарастить закупки российской нефти и газа, но не способен компенсировать все доходы, которые Россия потеряла бы, если бы Европа сумела окончательно отказаться от импорта российских энергоресурсов. А Россия может покупать больше готовой продукции у Китая, но не в состоянии восполнить все доходы, которые Китай утратил бы, если бы США и европейские страны существенно сократили собственный импорт.
Несмотря на очевидность этих уязвимостей, Соединённые Штаты и их партнёры не могут определиться, следует ли им (и каким образом) «снизить риски» в отношениях с Китаем, добиваться сближения или даже некой масштабной сделки. Они с трудом готовятся к противостоянию с Россией на фоне продолжающегося роста глобального спроса на энергию — тем более что Китай контролирует значительную часть цепочек поставок альтернативной энергетики.
Одновременно Вашингтон вступил в конфликт с союзниками из-за их «безбилетного проезда» в сфере безопасности и дефицита торговой взаимности — того самого, что США частично поощряли сами. Провал крупной ставки Запада на разъедание великих евразийских автократий на время обернулся тем, что Запад оказался направлен против самого себя. Между тем авторитарное сотрудничество — прежде всего между Пекином и Москвой — лишь углубляется. И всё же эти страны в конечном счёте сталкиваются с серьёзными ограничениями, которые становятся заметны, если сопоставить их партнёрства с совокупными возможностями западных стран и их союзников.
Союзы строятся на доверии и привлекательности — иначе говоря, на мягкой силе, — и именно они являются самым эффективным инструментом демократии в борьбе с автократиями. Безусловно, антизападные и особенно антиамериканские настроения сохраняют устойчивую притягательность во всех уголках мира (включая сами США) — из-за вполне реальной истории европейского и американского империализма и из-за колоссального превосходства американской мощи. Эта идеология предоставляет авторитарным режимам значительные возможности.
Однако многие люди, живущие под этими режимами, по-прежнему тянутся к западным идеалам, институтам и образу жизни. Эта мягкая сила в значительной степени является спонтанным свойством, а не чем-то, что правительство может директивно направлять. И всё же успешный демократический пример — с эффективным управлением, высоким уровнем жизни, социальной мобильностью и свободой — всегда будет самым разъедающим фактором для авторитаризма. Сегодня, однако, Соединённые Штаты, пожалуй, столь же далеки от этого идеала, как и в 1970-е годы, пусть и по иным причинам.
ЧЕЛОВЕК В ЗЕРКАЛЕ
И вот — слон в комнате: президент США Дональд Трамп, чей второй срок вызвал внутреннюю и международную тревогу по поводу американского авторитаризма. В конце концов, если президент сам является авторитарной фигурой или если Соединённые Штаты превращаются в авторитарную страну, как они могут возглавлять демократический мир в борьбе против авторитаризма?
Предупреждения о распаде американской демократии отчасти проистекают из разочарований, связанных с резкими поворотами политики по спорным вопросам: иммиграции, борьбе с преступностью, энергетике, абортам, внешним альянсам. Жёсткость и масштаб контрреволюции Трампа ошеломили прогрессивных революционеров и куда более многочисленных американцев центристско-левых взглядов, которые десятилетиями подчинялись (или были запуганы молчанием), наблюдая, как левые ортодоксии захватывают и перестраивают ключевые институции.
То, что одни воспринимают как авторитарную атаку на институты, другие — и таких больше — считают запоздалым восстановлением здравого смысла. Эта взаимная борьба за контроль над американскими институтами свидетельствует об их исключительной ценности и о том, что они не поддаются окончательному подчинению.
Одна американская институция, однако, действительно может вызывать опасения — ровно так, как утверждали антифедералисты в 1780-е годы и как писал Линц двумя столетиями позже. Речь идёт о президентализме. Использование Трампом президентской власти не должно никого удивлять. Исполнительные указы — не прямо предусмотренные Конституцией — восходят ещё к Джорджу Вашингтону, и слишком многие президенты прибегали к ним. Практика секвестирования (отсрочки или удержания средств, утверждённых Конгрессом) также отсутствует в Конституции, но применялась президентами обеих партий. Полномочие на выдачу абсолютных помилований, прямо закреплённое в Основном законе, эксплуатировалось с двухпартийной бесцеремонностью.
Трамп — бесстыдный и систематический злоупотребитель этого печального исполнительного наследия. Но его предшественники легко узнали бы в этом знакомые черты.
Историк Артур Шлезингер-младший опубликовал книгу «Имперское президентство» в 1973 году. Он был снисходителен к эталону этого явления — Франклину Рузвельту, чью политику поддерживал. (Демократы, как правило, благосклонно относятся к президентской власти, когда Белый дом занимает их партия.) Цезаризм, заложенный в саму конструкцию американского президентства, был усилен не только «Новым курсом», но и превращением страны в сверхдержаву. Тем не менее всё это имело бы куда меньшее значение, если бы Конгресс исполнял свои функции должным образом.
После злоупотреблений Ричарда Никсона Конгресс действительно пытался ограничить имперское президентство, но с течением десятилетий в значительной степени не довёл эту задачу до конца. Более того, конгрессовские большинства нередко жертвовали прерогативами института ради президентов собственной партии и подрывали работу Конгресса разрушительными процедурными изменениями — например, концентрацией власти вдали от профильных комитетов.
Во втором сроке Трампа появились и новые элементы — например, его заявления о полной власти над всеми органами и персоналом федерального правительства, так называемым административным государством. Эти шаги опираются на теорию «унитарной исполнительной власти». Нынешний Верховный суд в целом демонстрирует поддержку столь широких президентских полномочий — под предлогом подотчётности карьерных чиновников. Консерваторы давно жалуются на то, что республиканцы выигрывают президентские выборы, но затем федеральная бюрократия блокирует их политику. Проблема реальна, хотя и преувеличена. Ответ Трампа — политические чистки и принудительная лояльность по всей исполнительной ветви — не предлагает решения.
Теория унитарной власти может придать видимость легитимности его указаниям Министерству юстиции возбуждать мстительные дела против критиков и закрывать глаза на нарушения закона его сторонниками, но тем самым она передаст это же оправдание и его преемникам.
Трамп также демонстративно превышал свои конституционные полномочия, в том числе вводя, отменяя и вновь вводя тарифы и прикрываясь формальными объявлениями «чрезвычайных ситуаций». (Одна из самых показательных фраз в его сточной канаве постов в соцсетях: «Тот, кто спасает свою страну, не нарушает никаких законов».) Его давление на университеты, юридические фирмы и медиа-компании является реакцией на реальные проблемы, но его действия выглядят направленными скорее на нанесение ущерба этим институтам — и расширение его власти над ними, — чем на выработку устойчивых решений. Хотя суды действуют медленно и проходят через несколько инстанций, судьи, назначенные президентами обеих партий, признали многие из этих шагов незаконными.
Критики авторитарных устремлений и методов Трампа во многом правы — и с ними согласна устойчивая большинство избирателей, которые небезосновательно с подозрением относятся к его жалкому восхищению сильными лидерами, демонстративно жестокому применению иммиграционного законодательства, показному использованию подразделений Национальной гвардии в городах, травле оппонентов и эпическому самообогащению. Трамп и его сторонники превозносят его особое право на нарушение правил — а затем, когда институты пытаются привлечь его к ответственности, заявляют, что его несправедливо выделяют.
И всё же даже в своих самых плутовских проявлениях президентство Трампа не поставило Соединённые Штаты на необратимый путь к авторитаризму.
Ничто не даёт более наглядного понимания устойчивости демократии, чем внимательное изучение авторитарных режимов. В США нет настоящего карательного аппарата — тем более такого, который поглощал бы львиную долю бюджета. Для получения доходов государство зависит не от некой денежной машины, а полностью от налогоплательщиков (и избирателей), действующих в огромной открытой рыночной экономике. Борьба за интерпретацию реальности бесконечна, а попытки пропаганды вызывают сопротивление и насмешки. Государство почти не контролирует жизненные шансы людей.
Ничто из того, что ограниченный сроком полномочий «хромая утка» Трамп сделал — или ещё может попытаться сделать, — не способно существенно изменить ситуацию ни по одному из этих измерений. Что касается пятого измерения, то влияние Китая оказывает разъедающий эффект на демократии, включая США, которые неуклюже заимствуют меры, напоминающие меркантильный меркантилизм КПК. Но такие шаги не могут сложиться в полномасштабное саморазрушение открытой американской модели.
Скорее, Соединённым Штатам угрожает не институционализированный авторитаризм, а двухпартийное фискальное безумие, глубокая деградация базовых функций государства, резкое падение общественного доверия к институтам и отсутствие общей национальной истории и цели — все эти факторы взаимосвязаны. Трамп не зажёг эти пожары и не сможет их потушить. Он и слишком многие из его противников подпитываются и усиливают крайнюю рассеянность страны и её неспособность выработать убедительную стратегию национального обновления, которая вытеснила бы авторитарные режимы в оборону.
Соблазны неизменных иерархий, воображаемого золотого века или преобразующей силы насилия могут сохраняться и в открытых, терпимых обществах, а политические предприниматели способны какое-то время извлекать из этого выгоду. Популизм во всех своих формах выявляет проблемы, но редко их решает. Размывание эффективности государственного управления способствует приходу популистов к власти, однако их правление, как правило, лишь усугубляет этот упадок, а в сочетании с откровенной коррупцией подрывает их популярность.
Одно из незыблемых достоинств любого подлинно либерального порядка — внутреннего или международного — заключается в том, что внутри него может существовать и наносить ущерб нелиберализм, не представляя при этом экзистенциальной угрозы для всей системы. Институты и граждане такого порядка не должны ни преувеличивать риск, ни недооценивать собственную силу и потенциал для победы.
БЕЗ ГАРАНТИЙ
Главный объект исследований Линца — Франко — давно мёртв, как и его авторитарная Испания. Каждый нынешний сильный лидер и каждый претендент на эту роль в конце концов умрёт. Для авторитарных режимов выживание никогда не гарантировано — и особенно уязвимы они в моменты неизбежной смены власти.
Борьба с авторитаризмом требует терпения и решимости. Она не предполагает свержения каждого такого режима — и вообще не обязательно предполагает свержение какого-либо из них. Соединённые Штаты способны уничтожать более слабые авторитарные режимы, но не в состоянии гарантировать, что на их месте возникнет нечто лучшее. Снова и снова Вашингтон демонстрировал отсутствие сложного инструментария, культурного понимания и устойчивого внимания, необходимых для создания за рубежом прочных институтов верховенства права и демократических политических культур — будь то с помощью военной силы, дипломатии, торговли или их комбинации.
Кроме того, США не могут напрямую свергать ядерные авторитарные державы, такие как Китай и Россия, не рискуя Армагеддоном. Вместо этого целью должно быть формирование такой среды, в которой авторитарные режимы будут ещё меньше уверены в собственном выживании и потому будут больше сосредоточены на внутренних делах и менее склонны к принуждению за рубежом. Желаемый результат — проактивная многодоменная конкуренция и эпизодическое сотрудничество, иными словами, холодная война вместо горячей.
Борьба с авторитаризмом также требует, чтобы демократии навели порядок у себя дома — что особенно важно для Соединённых Штатов из-за их веса. Ни одна страна в зафиксированной истории не сосредотачивала одновременно столько власти в стольких измерениях. То, что американцы глубоко расходятся во мнениях относительно того, что укрепляет или ослабляет их страну, а также относительно степени вовлечённости США в мировые дела, само по себе является силой. Но утрата общего позитивного представления о национальной идентичности и цели — слабость.
Некоторые утверждают, что вместо того чтобы тратить ресурсы на выведение противников из равновесия, Соединённым Штатам следует инвестировать в себя и свои уникальные преимущества — включая существующие и новые связи с союзниками, друзьями и партнёрами. Однако это ложная дихотомия: укрепление национальной цели и консолидация отношений на самом деле и есть способ выбить противников из колеи.
Ни США, ни Китай никуда не исчезнут — им придётся делить одну планету. Путь Вашингтона предельно ясен: наращивать существенные рычаги влияния, чтобы вести переговоры (или при необходимости совместно с единомышленниками навязывать) более выгодные и устойчивые условия совместного существования. Эти условия должны благоприятствовать открытому и безопасному глобальному пространству, экономическим порядкам, создающим возможности дома и за рубежом, и суверенитету — которому глубоко угрожают принудительные сферы влияния (маскируемые под «многополярный мир»), но который усиливают союзы.
Возглавляемый США послевоенный мировой порядок не потерпел поражения. Он преуспел. Его целью было способствовать «подъёму остальных» — и он сделал это, причём с поразительным успехом. Но страны, которые этот порядок создали и возглавили, не подготовились к предсказуемым последствиям собственного успеха: относительному снижению доли глобального ВВП у развитых, богатых стран «большой семёрки» и относительному росту доли остальных — с соответствующими требованиями большего голоса.
Теперь мировой порядок необходимо обновить для новой эпохи — эпохи, в которой Китай, являющийся главным бенефициаром существующей системы, располагает не только амбициями, но и реальными возможностями попытаться её вытеснить.
После Второй мировой войны упорядоченная свобода распространилась на значительную часть мира потому, что Соединённые Штаты стали сверхдержавой и вели себя как сверхдержава — иногда во вред, но и во благо. Сегодня спрос на американскую мощь практически безграничен: принять Украину в НАТО, защитить Тайвань, заключить договор о безопасности с Саудовской Аравией. Но предложение ограничено. Следовательно, Вашингтону необходимо корректировать курс: обязательства должны соответствовать возможностям. Это наконец начинает происходить.
По мере того как США — вынужденно, пусть и неравномерно — пересматривают свою глобальную позицию в ответ на новые обстоятельства, становится заметным зарождение того, что можно назвать горизонтализмом средних держав: более глубокого экономического и оборонного сотрудничества, прежде всего между странами Северной Европы и Индо-Тихоокеанского региона. Это чрезвычайно обнадёживающее развитие, отчасти стимулированное Трампом: своего рода решётка дополнительной интеграции, не вытесняющая США, а усиливающая их способность к лидерству. Это работа одного поколения.
Все основные авторитарные режимы продемонстрировали стремление к достижению неограниченного суверенитета путём вытеснения американской силы из своих ближайших регионов и разрушения союзов Вашингтона. Все они преследуют цель подорвать и ослабить Соединённые Штаты и их партнёров любыми доступными средствами. Хотя открытые общества не подвергаются авиационным бомбардировкам или десантным вторжениям, они находятся под постоянной атакой.
Китай, Иран, Северная Корея, Россия и другие антизападные авторитарные режимы распространяют дезинформацию, похищают конфиденциальные кадровые файлы, присваивают интеллектуальную собственность, преследуют и иногда похищают собственных граждан на территории западных стран за реализацию права на свободу слова, платят преступникам и членам банд в западных обществах за поджоги и диверсии, внедряют вредоносное ПО в финансовые, энергетические и водные системы — и многое другое. «Мир» в смысле блаженного времени между войнами утрачен. Серая зона стала новой сумеречной зоной.
Тем не менее будущее всё ещё можно формировать, а открытое и безопасное глобальное пространство — переосмыслить для нового долгого цикла. Украинцы выдержали полномасштабное российское вторжение и втянули весь Запад в борьбу. Израиль лишил зубов многочисленных иранских прокси и даже саму Исламскую Республику — а затем вовлёк Вашингтон. Тайвань на трёх подряд выборах выбрал президентского кандидата, наиболее ненавистного КПК.
Соединённые Штаты не могут ни уничтожить, ни преобразовать евразийские авторитарные режимы, но они способны обновить себя и тем самым усложнить автократиям мобилизацию их сильных сторон и облегчить работу их слабостей. Американский эксперимент всегда сталкивался с периодами беспорядка, разлада и сомнений. Но США также неоднократно переоткрывали и обновляли себя — порой весьма глубоко, — и должны сделать это вновь. Их авторитарные противники демонстрируют дерзость и решимость, но сама природа их режимов всегда создаёт возможность: их верные сторонники — их главные внутренние враги.
Статья, размещенная на этом сайте, является переводом оригинальной публикации с Foreign Affairs. Мы стремимся сохранить точность и достоверность содержания, однако перевод может содержать интерпретации, отличающиеся от первоначального текста. Оригинальная статья является собственностью Foreign Affairs и защищена авторскими правами.
Briefly не претендует на авторство оригинального материала и предоставляет перевод исключительно в информационных целях для русскоязычной аудитории. Если у вас есть вопросы или замечания по поводу содержания, пожалуйста, обращайтесь к нам или к правообладателю Foreign Affairs.
